...
— А вот тогда я тебя спрошу: у тебя есть чернобыльский синдром, ты чувствуешь себя жертвой?
— Да господь с тобой! Это были лучшие годы нашей жизни. Сплошное счастье. У нас было очень интересное дело, которое полностью захватывало, каждый день мы совершали какие-то открытия, эйфория познания была поразительная, она, наверное, повышала жизненный тонус. У нас не было ни паники, ни парализующего страха.
— А что было?
— Когда я уходил внутрь четвертого блока, я всегда чувствовал себя свободным человеком, который может делать то, что ему хочется. И так — каждый день.
— Это и было — счастье?
— Ну, назови это так.
— А вот тогда я тебя спрошу: у тебя есть чернобыльский синдром, ты чувствуешь себя жертвой?
— Да господь с тобой! Это были лучшие годы нашей жизни. Сплошное счастье. У нас было очень интересное дело, которое полностью захватывало, каждый день мы совершали какие-то открытия, эйфория познания была поразительная, она, наверное, повышала жизненный тонус. У нас не было ни паники, ни парализующего страха.
— А что было?
— Когда я уходил внутрь четвертого блока, я всегда чувствовал себя свободным человеком, который может делать то, что ему хочется. И так — каждый день.
— Это и было — счастье?
— Ну, назови это так.
